ЧАСТЬ 1 Пространство
Как памятники конкистадорам и Колумбу становятся полем битвы за память: от демонтажа в Латинской Америке до защиты в Испании.
Памятники конкистадорам — это застывшая в бронзе и камне официальная история. Но помимо этого, они представляют собой ещё и сознательно созданные символы, которые должны были закрепить в камне и бронзе одну, единственно верную версию прошлого.
Почему они были возведены?
1 Создание национальных мифов.
Конкистадоры, переосмысленные как «отцы-основатели», стали объединяющими фигурами для новых государств.
Конкистадоры, переосмысленные как «отцы-основатели», стали объединяющими фигурами для новых государств.
2 Легитимация власти и границ.
Монументы визуально закрепляли результаты завоевания, утверждая европейский контроль над территорией и ресурсами.
Монументы визуально закрепляли результаты завоевания, утверждая европейский контроль над территорией и ресурсами.
3 Утверждение «цивилизаторской» миссии.
Скульптуры представляли колонизацию как акт прогресса, принесший веру, культуру и государственность.
Скульптуры представляли колонизацию как акт прогресса, принесший веру, культуру и государственность.
4 Закрепление евроцентричной истории.
Памятники формировали публичное пространство, где доминировала испанская версия событий, а коренное население отодвигалось на периферию.
Памятники формировали публичное пространство, где доминировала испанская версия событий, а коренное население отодвигалось на периферию.
Стратегии внедрения в культуру были продуманы и системны. Монументы конкистадорам неслучайно вырастали на центральных площадях — зачастую прямо на местах разрушенных индейских святилищ, как это произошло в Мехико. Это было не просто строительство, а символический акт утверждения нового порядка на сакральной для коренных народов земле. Одновременно шла масштабная визуальная пропаганда: образы завоевателей активно тиражировались через государственные учебники, почтовые марки и гравюры, становясь неотъемлемой частью массового сознания и формируя коллективную память. Весь этот процесс был инициирован и щедро финансирован правящими креольскими элитами, для которых подобный нарратив о «цивилизаторской миссии» был инструментом легитимации собственной власти и утверждения желаемой версии прошлого.
Сегодня эти монументы стали эпицентром культурных войн. Если для одних они остаются частью исторического ландшафта, то для миллионов — болезненным напоминанием о насильственном колониальном прошлом.
Символ колониального насилия
Для коренных народов и сторонников деколонизации — это памятник геноциду, порабощению и утрате суверенитета.
Требование исторической справедливости
Демонтаж статуй (как в случае с заменой Колумба на «Монумент борющимся женщинам» в Мехико) — это жест восстановления справедливости и признания иной, долго замалчивавшейся памяти.
Борьба за публичное пространство
Споры идут о том, чьи герои и ценности достойны занимать центральные места в городах.
Итог — радикальная смена восприятия. Спор о памятниках превратился в острый вопрос: чья память определяет облик городов Латинской Америки? Героизация для одних становится прославлением преступления для других. Как отмечают очевидцы этого конфликта в разных странах, монументы оказались на линии фронта «войны за память», где сталкиваются не просто разные взгляды на историю, а разные представления о справедливости и идентичности.
Именно на этом фоне звучат голоса наших собеседников — тех, кто живёт с этим наследием и ежедневно определяет своё к нему отношение.
Именно на этом фоне звучат голоса наших собеседников — тех, кто живёт с этим наследием и ежедневно определяет своё к нему отношение.
«Падение Колумба»
Как Латинская Америка и Испания оценивают пересмотр истории
1
Латиноамериканская перспектива: от неодобрения до требований извинений
.
Мнения в Латинской Америке далеко не однородны, но тренд на критическое переосмысление прошлого очевиден. Студент из Колумбии (Алехандро Обрегон) в интервью отмечал, что для его поколения фигуры вроде Колумба или Симона Боливара — уже не безусловные герои, а сложные персонажи истории, чьи действия нуждаются в переоценке. Он упоминал, что в 2019 году в Колумбии были случаи вандализма в отношении памятников испанским деятелям, которые, по мнению протестующих, «не являются колумбийцами».
Студент из Эквадора (Александр Гарсон) выразил схожую позицию, заявив, что снос памятников сам по себе проблему не решает, но их можно использовать как повод для размышления и обучения, придав им новую ценность в контексте честного исторического диалога. При этом респондент подчеркнул, что его поколение в меньшей степени, чем старшее, зациклено на этнических различиях и связанной с ними дискриминации.
Студент из Эквадора (Александр Гарсон) выразил схожую позицию, заявив, что снос памятников сам по себе проблему не решает, но их можно использовать как повод для размышления и обучения, придав им новую ценность в контексте честного исторического диалога. При этом респондент подчеркнул, что его поколение в меньшей степени, чем старшее, зациклено на этнических различиях и связанной с ними дискриминации.
It is necessary to choose a visual aid that is appropriate for the topic and audience.
Более радикальную точку зрения высказал Исраэль Сервантес, учитель испанского языка из Мексики, который преподает в Центре испанского языка и культуры Adelante в Санкт-Петербурге. Он одобрительно отозвался о демонтаже памятников Колумбу в Мехико, пояснив, что многие в Латинской Америке не считают его открытие благом. По его словам, для мексиканцев Колумб — не герой, а тот, кто «хотел забрать земли».
Омер Дельгадо
Однако существует и кардинально противоположная точка зрения. Омер Дельгадо, выходец из Эквадора, но немалую часть жизни проживший в России и являющийся человеком, особенно высоко ценящим искусство и культуру, считает, что «разрушение памятников — это крайне плохое занятие».
«Любой памятник — это объект культуры. Со временем они увеличивают свою ценность. Их надо беречь как наследие наших предков. Некоторые объекты колониальной эпохи находятся под защитой ЮНЕСКО. Например, исторический колониальный центр Кито»
Схожее мнение высказал Карлос Д'Онофрио — итало-аргентинский тенор, приглашённый солист Мариинского театра:
«В целом я против того, чтобы стирать или удалять наше прошлое. Необходимо изучать его, переосмысливать — насколько оно справедливо и корректно. Я тоже потомок иммигрантов. Однако страна, которую мы построили, — это синтез множества различных культур»
2
Испанский взгляд: от защиты наследия до признания вины
В Испании реакция на эти процессы не менее противоречива и часто зависит от политических взглядов. Как отмечают наши респонденты, в стране существует два радикальных подхода. С одной стороны, националистически настроенные круги видят в конкисте предмет гордости, пик испанской истории, когда метрополия принесла в Новый Свет язык, религию и культуру. С другой — левые силы настаивают на том, что это был геноцид, за который следует испытывать стыд, а прошлое требует кардинального пересмотра.
Профессор философии и католический священник Хосе Мария Вегас Мольа из Испании оценивает подобные акции как временное явление, своего рода «культурную болезнь» или «повышенную температуру», связанную с текущей общественной атмосферой. Он выражает надежду, что этот период пройдет, связывая его с доминированием «политкорректной диктатуры» и идеологическими лозунгами, которые, по его мнению, не всегда имеют глубокое историческое обоснование. Его позиция предполагает, что подобные действия не отражают сути исторического процесса, который он видит в целом положительным.
Профессор философии и католический священник Хосе Мария Вегас Мольа из Испании оценивает подобные акции как временное явление, своего рода «культурную болезнь» или «повышенную температуру», связанную с текущей общественной атмосферой. Он выражает надежду, что этот период пройдет, связывая его с доминированием «политкорректной диктатуры» и идеологическими лозунгами, которые, по его мнению, не всегда имеют глубокое историческое обоснование. Его позиция предполагает, что подобные действия не отражают сути исторического процесса, который он видит в целом положительным.
«Я считаю, что иногда у нас есть какие-то моменты гриппа или болезни. Исторически и культурно тоже есть какие-то болезненные моменты. Это какая-то температура. Но я считаю, что это пройдет. Сейчас мы живем в Европе, в Америке под диктатурой политкорректного, и там есть очень много идей, которые чистые предрассудки. И работают как лозунги, которые звучат очень прогрессивно, но внутри не имеют большого опознавания. Поэтому да, сейчас это интересно, и я считаю, что это пройдет. Надеюсь.»
Преподавательница испанского языка из Галисии, Росана Муриас Карраседо, чье мнение прозвучало в интервью, занимает более сочувствующую и нейтральную позицию. Она подчеркивает важность диалога и эмпатии, не осуждая инициативы по переосмыслению публичного пространства.
«Я понимаю… Возможно, ты не хочешь видеть в центре площади человека, который на самом деле был рабовладельцем, который жестоко грабил. Нужно смотреть на это трезво, и мне кажется, это вопрос прежде всего для них самих. Потому что об этом редко задумываются».
Ещё одна точка зрения, представленная в обсуждениях, принадлежит испанскому преподавателю и политологу Антонио Муньису, который фокусируется на исторической интерпретации самого понятия «конкиста». Он подвергает сомнению устоявшийся нарратив о военном захвате, указывая на сложность и многогранность процессов XVI века, которые, по его мнению, не сводились к простому завоеванию. Хотя его комментарии напрямую не касаются демонтажа памятников, такая ревизия исторического восприятия косвенно ставит под вопрос саму символическую основу, против которой направлены акции протеста.
«Ла Малинче»
От предательницы к матери-основательнице в зеркале исторической памяти
В историях наций ключевые фигуры часто служат символами, чьи образы кардинально меняются с течением времени, отражая эволюцию общественного сознания. Одной из самых противоречивых и переосмысляемых персон в Латинской Америке стала Малинче (донья Марина) — переводчица, советница и спутница конкистадора Эрнана Кортеса. Её судьба, некогда служившая клеймом предательства, сегодня в глазах многих становится символом сложного рождения новой идентичности. Этот кейс демонстрирует, как болезненное колониальное прошлое перерабатывается в национальных нарративах Мексики и других стран региона.
«С неё началась новая история Мексики», — подчеркнул он, указывая на её роль не как пассивной предательницы, а как активной участницы сложнейшего процесса трансформации, давшего начало современной стране.
Исраэль Сервантес даёт довольно развёрнутый анализ эволюции образа Ла Малинче. Он поясняет, что в Мексике существует уничижительный термин «малинчиста» (malinchista), который применяют к тем, кто предпочитает иностранное отечественному, демонстрируя тем самым «колониальность» мышления.
Однако, по его словам, в последнее время наблюдается переоценка её исторической роли. Фигура Малинче начинает восприниматься в более позитивном ключе, поскольку именно с неё, как отмечает преподаватель, началось то самое «смешение» (la mezcla) культур — испанской и индейских народов Мексики. Она стала одной из родоначальниц новой, метисной нации.
Однако, по его словам, в последнее время наблюдается переоценка её исторической роли. Фигура Малинче начинает восприниматься в более позитивном ключе, поскольку именно с неё, как отмечает преподаватель, началось то самое «смешение» (la mezcla) культур — испанской и индейских народов Мексики. Она стала одной из родоначальниц новой, метисной нации.
«It is seen more positively because from her begins the mixture, as I mentioned. From here begins the mix between cultures, between Spaniards and indigenous peoples. That is why, for this situation, we can have good memories. This moment is important because she began the mixing — she began the history, she began the connection between Spain and Mexico. But yes, it is a very deep history»
В Колумбии, как показало интервью с Алехандро Обрегоном, поиск аналогичных фигур приводит к более современным и политизированным образам. На вопрос о локальных «предателях», подобных Ла Малинче, респондент вспомнил не историческую личность колониальной эпохи, а более поздние фигуры. Он упомянул, что для части колумбийского общества определённую негативную роль играет память о политиках, получавших финансирование из Великобритании и Франции в период борьбы за независимость, что может трактоваться как работа на иностранные интересы. Другим примером является подписание договора о свободной торговле с США. По мнению собеседника, это соглашение «просто убило сельское хозяйство в Колумбии», и поэтому данного политика он лично считает фигурой, нанёсшей ущерб стране.
Таким образом. смещение акцента с XVI на XIX–XX века показательно. Оно говорит о том, что в колумбийском общественном сознании травматичные образы «предательства» связаны не столько с моментом основания нации в горниле конкисты, сколько с более поздними периодами, когда, по мнению критиков, национальные элиты жертвовали суверенитетом и благополучием страны в угоду внешним силам или своим интересам.
Таким образом. смещение акцента с XVI на XIX–XX века показательно. Оно говорит о том, что в колумбийском общественном сознании травматичные образы «предательства» связаны не столько с моментом основания нации в горниле конкисты, сколько с более поздними периодами, когда, по мнению критиков, национальные элиты жертвовали суверенитетом и благополучием страны в угоду внешним силам или своим интересам.
Вывод
Кейс «Ла Малинче» наглядно показывает разницу в исторической рефлексии двух крупнейших стран региона. В Мексике, где колониальный разлом был наиболее глубоким и где родилась мощная метисная культура, болезненная фигура Малинче проходит путь от осуждения к сложному принятию как части собственного генезиса. Это попытка интегрировать травму завоевания в национальную мифологию, признав роль всех её участников. В Колумбии же поиск «предателей» фокусируется на более современных этапах — войне за независимость и новейшей истории, что отражает озабоченность общества вопросами экономического суверенитета и справедливости в глобальной системе. Объединяет же оба подхода одно: фигура «предателя» остаётся мощным инструментом для осмысления национальных травм, уязвимости и поиска ответа на вопрос, кто и когда «продал» интересы нации. Эволюция образа Малинче свидетельствует о том, что со временем даже самые однозначные, казалось бы, символы могут получить новое, примиряющее прочтение.